Мария Берсенева: «Я без тебя не могу» (продолжение 2)

С раннего детства я только и слышала: «Быть тебе, Маша, артисткой!» В четырехлетнем возрасте мы с подружкой Ксюшей, обнявшись, ходили по двору и голосили с надрывом: «Девочки, война, война, а молодость пропала...» Высунувшиеся из окон соседи веселились до слез.
Поскольку никем, кроме как артисткой, я себя не видела, к зачислению в РАТИ-ГИТИС отнеслась совершенно спокойно: иначе и быть не могло! И с первых же дней окунулась в студенческую жизнь. Новые знакомства, общение с замечательными педагогами, постановки этюдов, занятия хореографией и вокалом. Домой приползала за полночь, но вместо того чтобы тут же завалиться спать, садилась за письмо Антону. В подробностях расписывала, как прошел день, кто из преподавателей и за что меня похвалил, восхищалась игрой актеров в спектакле, на который мы ходили всей группой.
Антон отвечал все реже, а каждое письмо начиналось и заканчивалось упреком: «По всему видно, Маруся, без меня ты очень весело проводишь время...» Если я укоряла за долгое молчание и скупость рассказов о его собственной жизни, отделывался фразой: «Писать не о чем - здесь далеко не так интересно, как у вас на воле». Я чувствовала: читая мои послания, он расстраивается и злится. Невозможность контролировать меня, находясь за тысячи верст, изводит Антона как тяжелая болезнь.

Наступил момент, когда мы совсем перестали понимать друг друга, и я, собравшись с духом, написала об этом Антону. А еще о том, что очень его любила, что за полтора года, пока он отбывает срок, не позволила себе даже легкого флирта... Закончила письмо словами: «Но теперь стало ясно: вместе мы быть не сможем. Поэтому прошу:
отпусти меня, не держи!»
В ответ, на удивление быстро, пришла короткая записка: «Да, конечно, Маруся. Какие проблемы?» В глубине души я понимала: легкость, с которой он меня отпустил, была наигранной. Продолжая любить, Антон ни за что бы в этом чувстве не признался. И уж точно не стал бы просить его дождаться. Он был очень гордым.

Через год по амнистии Антон вышел на свободу, отсидев лишь половину срока. Я не спала всю ночь. Когда на минуту прикрывала глаза, в голове тут же возникала картина: вот Антон встречает меня около института, возле дома, за углом у магазина... Мысль о том, что придется жить в вечном страхе, была невыносимой, и наутро я поехала к нему домой. По лестнице поднималась на негнущихся ногах.
Дверь открыл Антон. Окинул мрачным взглядом:
- Чего надо?
- Поговорить, - пролепетала я еле слышно.
- Проходи.
Мы сели на кухне, Антон налил чаю, подвинул мне чашку.
Я говорила о том, что не хотела причинять ему боль, что всегда буду помнить, как нам хорошо было вместе... Антон слушал молча, уставившись взглядом в пол. Потом поднял глаза, в которых теперь вместо ледяной отстраненности читались боль и нежность:
- Да ладно тебе каяться, Маруся. Ничего страшного. Было время -
любили друг друга, потом разошлись, как в море корабли. С кем не бывает...
У меня будто камень с души упал:
- Спасибо, что понял и не держишь зла.
- Да не за что...
Поговорили еще немного на отстраненные темы, и я засобиралась домой. У самой двери Антон вдруг сказал:
- Возвращайся ко мне. Я ж все равно тебя люблю, лапуля моя! Ха-ха!
Деланный, горький смех резанул слух. Антон продолжал «держать лицо».

Сейчас я думаю: поспешное замужество было попыткой избавиться от любви к Антону, отголоски которой еще долго жили в моей душе.

С Гурамом Кофенлу мы познакомились в ночном клубе. Во время первого же танца я узнала, что моему кавалеру тридцать четыре года, он бизнесмен, имя у него грузинское, фамилия - китайская, но помимо этих кровей в жилах текут еще две - армянская и турецкая. Услышав изумленное «Ничего себе!», Гурам рассмеялся: «Да, такая вот термоядерная смесь!»

Новый знакомый отвез меня домой, а наутро я увидела возле подъезда его машину. Гурам вышел с огромным букетом: «Примите цветы от личного водителя, моя королева! И приказывайте, куда ехать!»
С тех пор он каждый день отвозил меня в институт и забирал после занятий, вечером мы ужинали в ресторане. Роскошные букеты, духи, готовность опустошить витрины самых дорогих ювелирных и меховых магазинов - так красиво за мной еще не ухаживали. Подруги твердили в один голос: «Машка, не упусти свой шанс - такие мужчины сейчас редкость!»

И все же не щедрость Гурама и не его стремление предугадать любое мое желание сыграли решающую роль, а то, что он, как и я, очень хотел ребенка.
Гурам не скрывал, что дважды был женат и что от первого брака у него есть дочь. Говорил о девочке с горечью: дескать, не общаюсь с ней по вине бывшей жены, которая во время брака поедом ела за маленькую зарплату, а после развода наказала отлучением от ребенка. О втором браке Гурам упомянул вскользь, назвав его ошибкой.

После свадьбы мы стали жить у моих родителей - в двухуровневой квартире Гурама шел ремонт. Заботливее мужа и зятя трудно было представить: съездить в выходные по магазинам или за город - только намекните, решить хозяйственные проблемы - всегда пожалуйста. Каждый вечер - милые презенты мне и маме, огромные, набитые всевозможной вкуснятиной пакеты, из командировки в Грецию любящий зять привез теще норковую шубу...

Вскоре я узнала, что жду ребенка. Как же Гурам радовался! Все не оставлял попыток меня «отблагодарить»: уговаривал поехать в магазины и накупить «гору всего»: «На цену не смотри - мне для тебя не жалко!» Но мне было не до тряпок и не до золота с брильянтами. Чуть ли не с первого дня начался страшный токсикоз. Потом добавились отеки - такие, что пришлось покупать старушечьи просторные боты тридцать девятого размера. На позднем сроке ко всем этим «удовольствиям» добавился дикий насморк. Спать я могла только сидя и только по два-три часа, пока действовало лекарство - потом начиналось удушье. Возможно, это было следствием стрессов, которые дорогой муж вдруг принялся мне регулярно устраивать.

Время за полночь, а его нет. О том, что задержится на работе, не предупредил. Набираю номер - телефон отключен. Гурам появляется на пороге в шестом часу утра. Бросаюсь к нему:
- Где ты был?!
- А в чем дело? Засиделись с партнерами по бизнесу - решали неотложные проблемы. Телефоны отключили, чтобы никто не мешал. А ты, дурочка, чего себе напридумывала? Гурам умел заболтать и убедить в собственной непогрешимости. Я поверила в «срочное совещание» раз, два, три. А на четвертый муж явился под утро со свалявшимися на затылке волосами. Когда стал врать про очередные проблемы, которые пришлось срочно решать, кипя от ярости, процедила: «Собрание в постели проходило?! Ты бы хоть причесался - ликвидировал следы от чужой подушки!»

Гурам опять принялся плести что-то о моей чрезмерной подозрительности, но я не хотела слушать: «Уходи! Сейчас же, немедленно! Я не хочу тебя видеть!»
Он ушел, а через пару часов позвонила свекровь: «Гурам мужчина. Никогда не выгоняй его из дома!»
Потом пустилась в уговоры: дескать, и сын, и мы с отцом понимаем, как тяжело ты переносишь беременность, и причину твоих пустых подозрений и нервных срывов видим исключительно в недомогании.
И я сдалась. Несмотря на то, что интуитивно понимала - зря. Корила себя, что вышла замуж за человека, которого совсем не знала...

Недаром говорят: «Хочешь узнать, как будут строиться отношения в вашей с мужем семье, посмотри, как он относится к собственной матери». У меня эта возможность появилась слишком поздно.
Я была на шестом месяце, когда мы ужинали у свекра и свекрови. Гурам был не в настроении и обрывал всех на полуслове, а когда мать попыталась сделать ему замечание, заорал так грубо, что я от стыда и ужаса вжалась в стул. Ждала: сейчас Гурам бросится вслед за матерью, которая, опустив плечи, пошла на кухню, а свекор жестко отчитает сына. Ничего подобного! Свекор промолчал, а Гурам, когда мать вернулась, даже прощения не попросил.

Я очень надеялась, что рождение ребенка («наследника рода», как гордо именовал будущего малыша Гурам) вернет его прежнее отношение ко мне - трогательно-восторженное, когда он готов был в прямом смысле каждую минуту носить меня на руках. Прикладывая Никиту в первый раз к груди, ощущала себя счастливейшей из женщин.

Радостной вошла и в квартиру мужа в старинном историческом особняке, где к нашей выписке спешно закончили ремонт. Только длилось состояние счастья недолго. Оказавшись на собственной территории, Гурам принялся демонстрировать свою полную власть надо мной. Теперь он был Хозяин, а я прислуга, которая должна все успевать: ухаживать за ребенком, держать в идеальной чистоте дом и гардероб мужа, готовить еду для его друзей. Мне не в тягость постирать рубашки и сварить борщ, но только при условии, что человек понимает: я не создана быть домохозяйкой и забочусь о нем лишь потому, что сама этого хочу.

Нам было вполне по средствам нанять домработницу, но стоило об этом заикнуться, Гурам обрывал: «Мне не нужен чужой человек в доме. Хорошие хозяйки справляются со всеми делами сами». Увидев, что кто-то из приведенных им приятелей развязывает шнурки на ботинках, муж восклицал: «Дорогой, у нас разуваться не принято!»
Мужские посиделки заканчивались за полночь, и я, едва держась на ногах от усталости, чуть не до утра мыла посуду, скребла затоптанные полы и драила ведущую на второй этаж лестницу из красного дерева. Эта проклятая лестница и по сей день снится мне в кошмарах. Гурам очень ею гордился и требовал содержать в идеальном состоянии. Дал инструкцию: ни в коем случае не мыть мокрой тряпкой и не тереть сухой - сначала пройтись полувлажной, а потом уже ветошью полировать до зеркального блеска. Иногда, после большого числа гостей, на это уходило два часа...

За заботами о малыше и доме у меня совсем не оставалось времени на себя. Если честно, я вообще перестала ощущать себя женщиной: располневшая, с висящими, как пакля, волосами - порой некогда было голову помыть. А Гурам это чувство неполноценности еще и подпитывал. Однажды вечером явился домой с ухоженной, модно одетой дамой. О визите чужого человека не предупредил, я вышла встречать мужа в чем была: в тапочках и пижаме, футболка которой топорщилась от огромного лифчика-«парашюта» с вложенными внутрь впитывающими молоко вкладками.
- Это Екатерина, мой партнер по бизнесу, - представил Гурам гостью. - А это Маша.
Будто я была не женой, а приходящей прислугой. «Партнерша по бизнесу» окинула меня с ног до головы презрительным взглядом: дескать, это что за чмо? - и прошествовала за Гурамом в гостиную. Оттуда донесся голос мужа:
- Сделай нам чай!
За приказом мне последовало адресованное гостье воркование: «Тебе какой? Зеленый, черный, каркаде?»
И опять переход на барский тон:
- Принеси один зеленый и один черный с бергамотом!
Без обращения по имени, без «пожалуйста».

Моя самооценка на тот момент и без того была на уровне плинтуса, но дорогой муж и его гостья умудрились опустить ее еще ниже.
- Конечно, я сейчас не та тростинка-красавица, которую ты носил на руках, но как ты можешь меня унижать?! - сказала мужу, когда гостья ушла. - Я так выгляжу не из-за распущенности и лени, а потому что родила и кормлю ребенка, потому что для себя у меня нет ни минуты!
В ответ услышала уже знакомые слова про то, что «все себе напридумывала».
Раздражение росло с каждым днем, чтобы выплеснуться в самый неподходящий момент.

Предновогодний вечер. На ужин к нам должны прийти гости. Я мечусь между детской, где никак не хочет засыпать Никита, и кухней - строгаю тазик очередного салата. Время двенадцатый час, уже начали прибывать гости, а я не переодета, не причесана, не накрашена. Гурам входит на кухню - элегантный, чисто выбритый: «Ну чего ты возишься?»
От негодования у меня перехватывает дыхание, и я высказываю ему все, что накопилось. Кривя в ухмылке лицо, он выдает «коронное»: «Я обеспечиваю семью, а твое дело - вести хозяйство. Настоящие женщины...»

Щетка, которой я мыла посуду, пролетела сантиметрах в двадцати от головы Гурама. Уверяю: если бы хотела попасть в физиономию, попала бы - в детстве, играя «в ножички», всегда выходила победительницей. Но я такой цели не ставила. Зато он поставил и достиг. Подхватив с полу упавшую щетку, подошел вплотную и с размаху ударил меня ею по лицу. Я не из тех женщин, которых можно безнаказанно бить, - кипя от ярости, бросилась на Гурама с кулаками. Неизвестно, чем закончился бы праздничный вечер, если бы нас не разняли прибежавшие на шум и крики гости.

По телевизору уже транслировали речь президента, когда Гурам пришел просить прощения на чердак, где меня успокаивала подруга. Принес подарок -
икону «Неупиваемая чаша». И слова говорил правильные, и подарок приготовил самый что ни на есть духовный, но искренности и раскаяния в нем я не увидела ни капли. Сказала, что икону не возьму, но извинения принимаю. И то только потому, что неловко перед гостями, которые томятся за праздничным столом, не зная что делать: то ли открывать шампанское, то ли расходиться по домам.

Через пару недель я проснулась от запаха сигаретного дыма. Открыла дверь находившейся по соседству со спальней кухни и замерла: там стоял такой чад, что даже лиц сидящих за столом не разглядеть.
- Гурам, вы с ума сошли! Разве можно курить в доме, где маленький ребенок? Выйдите хотя бы в подъезд!
- Давайте, действительно, выйдем, - предложил кто-то из гостей.
- Я сказал: курите здесь! - зло отрезал Гурам и посмотрел на меня с вызовом: дескать, схавала ты, детка, грязную обувь - скушаешь и сигареты.
- А я сказала: выйдите!
Муж схватил со стола тарелку с остатками свекольного салата и с такой силой метнул в меня, что, ударившись о стену, она выбила огромный кусок штукатурки. Если бы я не увернулась - в лучшем случае оказалась бы в травматологии.

...С тех пор не проходило дня, чтобы мы не сцепились. Мои ноги и руки были сплошь покрыты синяками. Справедливости ради стоит сказать: ему тоже доставалось - униженно просить пощады я не собиралась.
Почему, когда дом превратился в ад, я продолжала там оставаться? Не знаю. Но уж точно не потому, что боялась лишиться двухуровневого дворца. Гурам, кажется, был уверен в обратном. Я постоянно слышала: «Ты не уйдешь от меня, пока у тебя не будет квартиры, машины и солидного счета в банке!» Иногда казалось: этими словами он пытается меня загипнотизировать, вложить их в мою подкорку.

Брошенную в разгар очередной ссоры фразу: «Ты вспомни, где я тебя подобрал!» не забуду никогда.
- Стоп! - резко оборвала его я. - И где же? Если мне не изменяет память, не под забором в захолустном городишке, а в Москве, на последнем курсе престижного вуза. Я жила в хорошей квартире с родителями - достойными, уважаемыми людьми. Или я что-то путаю?
Наверное, на моем лице появилось глумливое выражение, потому что Гурам едва не сорвался на визг:
- Я твой муж, и ты не будешь со мной разговаривать в подобном тоне!!!
И тогда я послала супруга на три буквы. Его глаза остекленели от ярости:
- Если еще раз это себе позволишь - пожалеешь!
Зря он так... Мне нельзя приказывать, запрещать и уж тем более - угрожать. Уперев руки в боки и вызывающе улыбаясь, я еще раз десять отправила его по известному адресу. Применив все свое артистическое мастерство - на разные лады, с разными интонациями. Знала: Гурам такого не стерпит и я сейчас действительно получу. Но желание положить конец дурдому, в котором жила, перекрыло страх.

Вырвавшись из супружеских «объятий», кинулась к телефону - звонить родителям:
- Заберите нас с Никиткой немедленно!
- Вы опять поссорились? - расстроилась мама. - Маша, может, не стоит рубить с плеча - ведь у вас ребенок.
- Не останусь здесь ни минуты! - прокричала я в трубку и бросилась собирать вещи сына.
Сомнений в серьезности моих намерений у Гурама не осталось. Он упал на колени:
- Машенька, прости. Клянусь, больше не то что пальцем тебя не трону - голоса не повышу! Дай мне последний шанс!
Я помотала головой.
Он тут же вскочил и процедил сквозь зубы:
- Ты еще пожалеешь. Приползешь, валяться в ногах будешь.
- Не дождешься! Я почку свою продам, чтобы мой сын ни в чем не нуждался, но у тебя копейки не попрошу! Никогда!
- Ладно, давай сваливай! Но ребенка ты не заберешь!
От этой угрозы у меня чуть не остановилось сердце, но я взяла себя в руки:
- Только попробуй мне помешать! Ты знаешь: один мой звонок - и через пару минут здесь будет отряд спецназа! Меня с ребенком препроводят к машине в лучшем виде, а ты останешься здесь - и вряд ли здоровым и невредимым!

Глаза Гурама, прекрасно знавшего, что я могу это осуществить, снова налились кровью, руки сжались в кулаки. Видимо, поняв, что вот-вот окончательно потеряет над собой контроль и в приступе ярости прибьет меня до смерти, он развернулся и бросился в прихожую. Через секунду я услышала, как хлопнула входная дверь.

Дома у меня с папой состоялся долгий разговор. Поначалу он пытался быть объективным: дескать, ты, Мария, еще та заноза и чтобы ужиться с тобой, надо быть ангелом. Пришлось показать синяки. Лицо отца окаменело, голос стал глухим: «Почему ты раньше об
этом не говорила?»
На следующий день мы отправились в нашу квартиру вчетвером: папа, мама и я с Никиткой. Нужно было забрать детские вещи. Хозяина дома не оказалось - дверь открыли его родители.
- Сын попросил, чтобы мы приехали - встретили вас, поговорили... - начал свекор.
- О чем? - резко спросил отец. - Я вам такую, - он ткнул пальцем в мои синие ноги, - дочь не отдавал. Какая бы она ни была, плохая или хорошая, бить свою дочь не позволю!
Свекор скорбно прикрыл глаза:
- Вы правы. Он не должен был поднимать руку на женщину... Жену, мать своего ребенка.
Когда свекор, опустившись на колени, прижался лбом к ножкам лежавшего в «переноске» Никиты, у меня от жалости сжалось сердце. Присела на корточки рядом:
- Папа, никто не будет препятствовать вашему общению с внуком. Я знаю, как вы его любите, как он вам дорог. Гурама от ребенка я тоже не отлучаю - может навещать сына когда захочет.
Ответ прозвучал еле слышно:
- Спасибо.

Из дома мужа я не взяла практически ничего: ползунки и костюмчики Никиты, стерилизатор для бутылочек, кое-что из своей одежды и обуви - все уместилось в два пластиковых пакета. В следующий приезд забрала кроватку Никиты и комодик для детского белья. Ни на что больше я претендовать и не думала, даже не стала подавать на алименты - не хотела, чтобы, давая деньги, Гурам считал, будто имеет на ребенка какие-то особенные права.

Никите было девять месяцев, когда в один из осенних дней отец приехал навестить его не один, а с другом. С порога заявил:
- Хочу забрать сына в гости. Часа на два.
Я покачала головой:
- Нет.
- Ну чего ты боишься? За рулем будет мой друг, мы устроимся сзади.
- Без меня Никита никуда не поедет. Не горю желанием тебя видеть и общаться, но или со мной, или...
- А кто против? - прервал Гурам. - Собирайся.
Я была уверена, что мы направляемся к родителям бывшего мужа, которые жили неподалеку, но вдруг поняла: машина едет в центр, к дому Гурама. Потребовала:
- Скажи своему другу, чтобы немедленно разворачивался! Никита такую длинную дорогу не выдержит - его начнет тошнить. И у меня нет с собой ни еды, ни сменной одежды.
Сидевший на переднем сиденье Гурам даже не оглянулся. Сказал что-то коротко другу на грузинском - тот прибавил скорость.
У меня началась истерика:
- Останови машину! Мы выйдем прямо здесь!
- Не ори! - бросил через плечо Гурам и, обращаясь к другу, опять заговорил на грузинском. Я не знаю языка, но каким-то шестым чувством, материнской интуицией поняла смысл: дескать, пусть бесится, а я заберу сына, увезу его в Грузию - хрен она его там найдет!

В это время машина притормаживает на светофоре, я открываю дверцу и, прижав к себе Никиту, хочу выпрыгнуть. Гурам оборачивается, хватает сына и тянет к себе. Никитка заходится в плаче. Чтобы не причинять ему боль, разжимаю руку - и тут же чувствую удар в плечо. Гурам пытается вытолкать меня из машины. В грязную жижу на асфальте летят фотографии Никиты, которые везла свекру и свекрови. Вслед за ними - от очередного толчка - оказываюсь на проезжей части я сама.
Машина трогается, на бегу хватаюсь за открытую дверь, висну на ней, пытаясь влезть обратно, и слышу вопль Гурама: «Пошла вон!» Через несколько метров авто тормозит у обочины. Видимо, друг мужа понял, в какую дикую историю по незнанию ввязался и чем это может для него закончиться. Забираюсь в салон, протягиваю руки к Никите - они ходят ходуном. Еще немного - я потеряю сознание. Как сквозь туман вижу, что мы по-прежнему направляемся в центр, но развернуться уже не прошу. Друг что-то резко выговаривает Гураму. В его интонациях слышу: «А если бы она или ребенок погибли - мне из-за тебя в тюрьму садиться?»

Меня продолжает трясти. Смилостивившись, Гурам просит друга остановиться у аптеки, где покупает мне успокоительное. Я высыпаю в ладонь чуть ли не весь пузырек и глотаю одну таблетку за другой.
Лекарство не подействовало, и все двадцать минут, что мы пробыли в доме мужа, меня продолжало колотить. Гурам же расхаживал по квартире, демонстрируя полное довольство собой: дескать, как ты не истерила, все равно получилось по-моему!
Выйдя из машины у дома своих родителей, я бросила Гураму в лицо: «Ты подонок! Больше не смей здесь появляться».
Он ничего не ответил, но требование выполнил. Перестали интересоваться внуком и его родители. Бывшая свекровь позвонила только через несколько месяцев:
- Мы очень соскучились по Никите. Так долго его не видели.
- А что вам мешало?
- Гурам сказал: «Маша сына больше не даст. Ни вам, ни мне».
- А не объяснил почему?
- Нет.
- Тогда и я не буду. Гурам прав только в отношении себя, вы можете общаться с Никитой.

Забегая вперед, скажу, что вот уже несколько лет отпускаю сына с бабушкой и дедушкой на один из летних месяцев в Грузию, в выходные вожу его к ним на чай. Но своего биологического отца Никита не знает. Папа у него один-единственный, и зовут его Николай Берсенев. Да-да, тот самый Коля Берсенев, который когда-то дерзнул пригласить «Марью Антоновскую» на танец.

журнал "Караван Историй"

Далее см. стр. Мария Берсенева: «Я без тебя не могу» (окончание)

Комментарии

// 03-31-2011 00:03:42

Истории конечно прикольные все. Но больше всего меня вымораживает Гурам это ж надо быть таким козлом что бы ударить жену щеткой прямо в глаз это просто капец!! Я бы его прямо на месте убила!


Оставьте комментарий

- Имя (обязательное)

- E-Mail (обязательное)